А Россия оказалась мачехой…
На вопрос: «Часто ли ему напоминают о его национальности?» – балаковский пенсионер Иван Антонович Шамне с горькой усмешкой отвечал: «Да, некоторые постоянно называли фашистом недобитым!»
Фашистами немцы России стали с начала второй мировой войны. До 1941 года образцовая немецкая республика славилась своими высокими показателями. Семья Шамне была также организована и трудолюбива, как и все немцы в их поволжской деревне Худояровке.
«Меня мать родила на земле, на свежевспаханной пашне!» – вспоминал Иван Антонович.
Выучившись на комбайнёра, в 1939 году Иван был призван в армию. В то время немцы в рядах советских вооружённых сил были в почёте, отличаясь аккуратностью и дисциплиной.
С началом войны косо-настороженные взгляды стали сплетаться в липкую паутину подозрительного недоверия.
В декабре 1942 года по приказу Сталина Ивана Шамне, как и других российских немцев, сняли со всех фронтов. Запись в его военном билете того периода гласит: «Уволен в запас по национальным признакам».
Этапом с депортированными немцами везли на Урал полтора месяца. Их состав постоянно ставили в тупик, пропуская эшелоны на фронт. Полученный на три дня хлеб в Саратове пришлось растягивать на месяц, пока не приехали в Магнитогорск.
И началась жизнь за колючей проволокой. При морозе 50 градусов работали по 12 часов, до шахты шли пешком 4,5 км, после работы – обратно, где в длинном бараке с трёхъярусными нарами ждала баланда и кусок чёрного хлеба.
Хлеб, кстати, привозили в 2–3 часа ночи, лотки ставили в углу барака, от его запаха заключённые просыпались. С нар на вожделенные тёмные буханки смотрели сотни глаз.
Но не только запах хлеба мешал спать: в бараках одолевали клопы, проявлявшие немалую изобретательность в поисках своей жертвы. Баки с керосином или бензином около нар становились преградой для кровососущих, но это их не останавливало – они ползли по стенам на потолок, а оттуда падали на заключённых.
В лагере депортированных врач не отличался сочувствием к своим подопечным. Укутанный в шубу и валенки, он равнодушно выслушивал мольбы заключённых о том, что работать нет сил. Потом требовал снять убогую одежонку, и, если на ягодицах под кожей еще были признаки хоть какого-то «жирка», приказывал: «Иди, ещё можешь работать!»
Обессиленные, отощавшие люди падали, не доходя до работы, прокладывая трупами дорогу в сплошном лесу. С ужасом вспоминал Иван Антонович 1943 год: «Люди падали, как мухи, мы были похожи на живых скелетов: кости и кожа».
Братские могилы около лагеря рыли неглубоко, укладывая трупы слоями: один на другой. А весной, когда всё начинало таять, зловоние заполняло воздух, и дышать было нечем.
После отравления на шахте Шамне, как наиболее дисциплинированного и работящего, отравили на курорт, для этого потребовалось специальное разрешение Свердловского начальника по спецпереселенцам.
«Представляете, какой я там был «красавец», – смеялся Иван Антонович, – все люди нарядно одеты по-курортному, а я в спецовке, чуни с галошами, как чучело!»
Улучшения здоровья после курорта не было. Получив инвалидность в 1956 году, Шамне поехал к высланным в Сибирь родителям, где ежемесячно проходил унизительную регистрацию, как ненадёжный элемент.
Так год за годом, начиная с 1942-го, накапливалась обида на Советскую власть. А до войны член обкома комсомола, активист Иван Шамне стоял горой за родную власть и верил в её справедливость. Колючая проволока и барачные решетки эту веру развеяли напрочь.
Там, в лагере, стало ясно, что родная мать – Россия – оказалась мачехой, оттолкнувшей от себя немецкого приёмыша. Желание вернуться в Германию у Шамне было давно, но лишь в начале 2000-х годов, когда Ивану Антоновичу было уже 84 года, появилась такая возможность.
Перед отъездом он, шутя, говорил: «Боюсь, что условия жизни будут слишком хорошие, я этого не выдержу – не привык!»
Евгения БРУСЛАВЦЕВА
