В конце восьмидесятых, после окончания техникума, оказался я в одном селе Хвалынского района, куда вышестоящее начальство направило меня работать в должности председателя сельпо.
Уклад жизни в селе удивительный – с Балаково несравнимый! Сельчане, как большая семья, в которой родня знает друг о друге всю подноготную. А я человек новый, поэтому объект для общения интересный. Этим первым и воспользовался житель соседней улицы – дядя Леша. Пожилой, но крепкий еще мужчина – обладатель крупного мясистого носа и громогласного голоса. Жена у дяди Леши недавно скоропостижно скончалась. Тошно ему одному в пустом доме, затосковал мужик.
Летними вечерами, бывало, выпьет стаканчик, наденет набекрень белую сетчатую шляпу, свободную рубаху с накладными карманами, и по-султански уляжется бочком на широкую скамейку в ожидании случайных собеседников.
Он знал, когда я обычно возвращаюсь с работы, дожидался и непременно окликал меня: «Олёша, иди-ка сюда, что спрошу!» Для начала всегда просил закурить, но курил понарошку – не взатяг. Подержит дым во рту и выпустит через нос, поясняя: дым глотать – дыхание портить! Сигарета ему только повод разговор завязать.
В один из вечеров дядя Лёня не на шутку залиричил, видимо, пробило его на сокровенное...
«Помру я наверное скоро, тезка, – неожиданно сказал он. Чую, все, вагончик жизни покатился под уклончик. Шибко покатился. Жены не стало и... пустота-маета. Я ведь понял, как сильно Марусю любил, только когда ее похоронил. Вроде все есть: пенсия самая большая в селе, на здоровье не жалуюсь: живи – не хочу! А будто и не живу, себя не чую...»
«Знаешь, откуда у меня такая пенсия? – вновь перевел он тему. – Я ведь орденоносец, орден Ленина имею... Да-а! Хотели сначала Героя Соцтруда дать, но язык меня подвел. Ты уж, наверное, заметил, я ведь, как дурак – всегда ору, если что не по-моему...»
Заметив мою искреннюю заинтересованность, дядя Леня окунулся в воспоминания:
«В уборочную работал я на комбайне. А урожай в то лето отменный был: немного проедешь – бункер полный! Пока погода хорошая, работали в уборочную от зари до зари, себя не жалея. А тут приезжает председатель колхоза и кричит: «Алексей Иваныч, а ты ведь на областной рекорд идешь! Давай-ка, Лёша, еще поднажми!» Я из комбайна вылез, отвечаю, да куда еще жать, мать твою?! Я и так всю уборочную в кабине живу! Ты бы лучше своевременный вывоз зерна организовал, да ремонтников с запчастями прислал – встану скоро!
И веришь-нет, но за моим комбайном персональный грузовик закрепили и механика, чтобы ни минуты не простаивал. Даже жену прям на поле привозили, посвиданькаться... Все условия создали – это чтобы только я от комбайна не отлучался. Уборка к финишу подходит, а тут звонок из райкома: оказалось, что я первый на всю область комбайнер. Больше меня никто зерна не намолотил.
Приятно, конечно, но что из этого? Вручат похвальную грамоту, которых у меня и так два чемодана! Надо дальше работать. На другой день очередной круг на поле делаю, смотрю, а на краю поля кучка нарядно одетого народа стоит. Рядом с председательским уазиком, какие-то «Волги» нездешние. Мне с дороги руками машут, стой! Встал. Подбегает ко мне мужик с фотоаппаратом, просит попозировать на фоне комбайна, мол, для газеты, а мне украдкой шепчет: там обкомовский секретарь сейчас с тобой говорить будет!
Подхожу, а тот важный такой, холеный, в костюме и при галстуке, раскраснелся, видимо, принял на грудь за обеденным угощением... И говорит мне: «Молодец, товарищ, хорошо потрудились! За ваш, так сказать трудовой подвиг, мы будем ходатайствовать о присвоении вам звания Героя Социалистического Труда. Вот только, надо было поусерднее работать и поменьше спать – в соседней области комбайнер еще больше результат показал!
Зря он это сказал. Я-то молодой, горячий был, посмотрел, на его белые пухленькие ручки с розовыми ноготками, рожу откормленную, ботиночки блестящие, на которых ни пылинки... Вспомнил, как спал по четыре часа в сутки, и такая злость меня взяла!
«Да пошел ты на х..! – говорю. Ты сам-то хоть помнишь, когда в последний раз физически трудился? Иди-ка сядь на комбайн, посиди со мной в жаре и пыли, хотя бы часок, а потом я на тебя посмотрю!»
Тот аж пятнами пошел, зубами скрипнул, молча развернулся и в «Волгу» свою поспешил. Свита за ним. Мне председатель кулак показал, шипит: «Дурак ты набитый, Лёшка, – все испортил! Промолчать-то не мог?!» Машины запылили по дороге, а я опять в комбайн полез, дальше работать. Помню, долго успокоиться не мог, такие километровые матюги заворачивал! Характер у меня, зараза, шебутной, хорошо еще, что в лоб ему не заехал! А мог. Звезду Героя мне так и не дали, «наказали» орденом Ленина... Тоже неплохо! Пойдем покажу!»
В доме у знатного комбайнера по деревенским меркам достаток и порядок: на старинном комоде новенький цветной телевизор, покрытый вязанной накидкой.
«Снохи приходят, убираются, еду мне варят, только вот еда эта в горло не лезет, все остается», – вздохнул он.
Порывшись в ящике комода, мой собеседник достал коробочку с орденом: «Видал такой хоть раз? То-то! На – полюбуйся!»
«А это, моя Маруся!» – дядя Леня показал на черно-белый портрет молодой красивой женщины и долго смотрел на него. Когда он обернулся, в глазах его стояли слезы.
«Обижал я ее своей ревностью! Бывало, задержится где-нибудь, придет, а я ее проверяю, осмотры ей устраиваю – следы измены ищу. А она всю мою дурь терпела и в шутку переводила, говорит: дурачок ты, Лешка, гинеколог мой, все никак не угомонишься!
Так-то мы хорошо жили, детей нарожали-вырастили – теперь вон начальниками стали. А мне все время казалось, что всегда с Марусей вместе будем... Не думал я, что она первая уйдет. Может, поэтому главные слова, нежность – все на потом откладывал! Сейчас оглянешься, а где она жизнь, когда прошла? Будто и не было, все в трудах-заботах, как один день пролетела.
Я ведь себя до сих пор вот таким ощущаю», – дядя Лёша кивнул на свой портрет, висящий рядом с портретом его Маруси. С фотографии смотрел молодой мужчина с волевым дерзким взглядом. Такой вполне мог и секретаря обкома на три буквы послать, и с кистенем на большую дорогу выйти, и с гранатой под вражеский танк шагнуть.
«Давай, помянем мою Марусю, тезка, – утвердительно попросил дядя Лёша, доставая из холодильника початую бутылку водки и тарелку с нарезанным салом. – А вот смотри, какая гвардейская помидора уродилась – это еще Марусина, сама ее успела посадить».
Хозяин дома острым ножом напластал большими кусками огромную, истекающую соком розовку. «Сладкая, крупитчатая, будто сахаром кто посыпал!» – нахваливая, хлопотал дядя Лёша, явно радуясь гостю, скрасившему его одиночество.
Видимо, по привычке, чтобы как-то оживить безмолвный дом, он щелкнул кнопкой телевизора. На экране появился первый и последний президент СССР Михаил Горбачев.
«Вот гад меченый, посадил всю страну на талоны, в обмен на гласность и перестройку! Видеть его не могу!» – взвился дядя Леша. И выключил телевизор. Тогда еще никто не мог знать, что вскоре грянет ГКЧП, «меченого» свергнут, а великий, могучий и нерушимый Советский Союз прикажет долго жить...
«Я тебе, тезка, вот что накажу: ты молодой, жизнь у тебя вся впереди, но ничего не откладывай на потом, никого не бойся и береги тех, кого любишь. И не стесняйся говорить им главные слова – это важно!» – Дядя Лёша разлил водку в стаканы, еще раз с нежностью взглянул на портрет жены: «Ну, давай, за мою Марусю, Царствие ей небесное...»
Дядя Леша пережил жену ненадолго. Ушел тихо, незаметно, ничем особо не болея. Говорили, что помер от тоски. Такая вот у него любовь была – без громких признаний, букетов и романтиков. Обычная любовь, тихая, земная...
Алексей КАРПОВ